Первое открытие [К океану] - Николай Задорнов

— Семь с половиной! — кричали с русленей.

Ветер стих. Корабль заштилел. Паруса убрали. Верп бултыхнулся в воду.

Теперь простым глазом ясно видно было за кошками огромное пространство воды, тянувшейся до самых хребтов.

— Пойдете, Иван Алексеевич, на берег, — сказал Невельской молодому штурману. — Возьмите с собой инструменты. Сделайте обсервацию на суше. Да постарайтесь осмотреть всю эту воду, видимую за кошками. Нет ли там течения? Возьмите оружие и провизию. Опись будем начинать с выяснения спорного вопроса.

С ростров подняли и спустили за борт тяжелую шлюпку. Четверо вооруженных матросов и унтер-офицер сели в нее. Попов установил в шлюпке инструменты.

— С богом! — сказал старший лейтенант.

Матросы налегли на весла, и шлюпка пошла. На отмели матросы стали высаживаться. Один из них, с ружьем в руках, перешел отмель и поднялся на гребень, где рос кустарник. Попов устанавливал инструменты. На солнце блеснули медь и зеркала секстана.

Пока штурман брал на берегу высоту и выписывал тригонометрические формулы, Невельской рассматривал в штурманской рубке на столе карту Крузенштерна. Матросы мыли палубу, чинили паруса, открывали люки, проветривали постели и одежду. Солнце засветило в глухие углы жилой палубы.

— Сигналят, Геннадий Иванович! — заметил Казакевич.

На мачте далекой шлюпки поднялись флаги. Офицеры навели туда подзорные трубы.

«Широта пятьдесят градусов тридцать семь секунд, — передавали оттуда, — под самым берегом глубина пять саженей. Вода прозрачная, грунт — белый песок».

— Пятьдесят один тридцать семь, — сказал Невельской. — Мы на девять минут южнее той широты, куда хотели прийти. Но тут на карте берег показан сплошь скалистым!

— По этой карте мы должны находиться от него на расстоянии девятнадцати миль, — сказал Казакевич.

— Может быть, поднимемся, так и устье реки найдем? — заметил Халезов.

— Но мы значительно южнее того пункта, где Крузенштерн открыл рукав Амура, — возразил доктор Берг, сомневавшийся в душе, что Крузенштерн мог допустить сшибку.

Шлюпка пошла вдоль берега к северу. Попов снова высадился на отмель и с двумя сопровождавшими его матросами поднялся на прибрежный холм и скрылся за ним. Через час все трое появились снова, но уже на значительном расстоянии к северу от шлюпки. Видимо, они осматривали озеро за кошками. Шлюпка подошла к ним.

— Входа в озеро между кошками не видно, — передали оттуда.

Офицеры долго еще переговаривались, склонившись над картой.

Около часу пополудни тихий ветер задул с запада.

Невельской велел сигналить на шлюпку, чтобы она шла к северу.

— Мы на девять минут южнее той широты, куда хотели прийти, — говорил он офицерам. — Через два часа с таким ветром при попутном течении мы должны быть на том месте, где Крузенштерн предполагал бар реки Амура. Поэтому очень важно найти проход между кошек, войти в озеро и исследовать течения.

— Следуйте у самого берега! — передал он Попову, — Следите, не откроется ли пролив между кошками!

— Не лезьте, господа, не лезьте! — сердился Халезов на офицеров, забегавших в рубку и совавшихся к штурманскому столу.

Своей маленькой припухлой рукой ворчливый «дед» стал наносить берег на карту. Матросы подымали верп[174]. Отдали команду ставить паруса. Ветер хлопнул, наполняя фок, на второй мачте поднялся косой парус, и судно заскользило по зеркально гладкой поверхности моря.

Через два часа на севере стала видна полоса перебоя. От берега она уходила в океан.

Похоже было, что какая-то река впадала в море и полоса белой пены образовалась от столкновения речного течения с океанскими волнами.

Шлюпка впереди транспорта вскоре вошла в полосу перебоя. Между тем ветер стих совершенно, и «Байкал» снова бросил якорь. Невельской приказал определить течение. Оно шло на север в том направлении, куда двигался бриг.

— Скорость течения полторы мили в час! — доложил штурман.

«Глубина шесть сажен! — просигналили со шлюпки. — Между кошками открылся пролив. Возможны мели».

«Для осмотра залива посылаем байдарку!» — передали с судна.

На байдарке отправился Казакевич с алеутами. Миновав линию перебоя, шлюпка скрылась среди отмелей. Вскоре в проход между кошек ушла и байдарка.

Вдруг бриг, недвижно стоявший на верпе, тихо тронулся.

— Течение меняется! — воскликнул Ухтомский.

«Байкал» слабо несло до тех пор, пока якорная цепь снова не натянулась.

Невельской, подняв трубу, смотрел на линию перебоя. Полоса пены вместе с течением поползла к югу. Через полчаса она достигла транспорта и, прокипевши подле его бортов, отступила на юго-восток.

— Этот перебой не может быть баром реки Амура! — сказал Невельской.

— Не может! — подтвердил Халезов.

Капитан с нетерпением ожидал возвращения Петра Васильевича.

Под вечер из пролива появились байдарка и за ней баркас. Они быстро приближались. Попов перегнал байдарку. Он шел под парусом. Офицеры и матросы, перепачканные в иле и грязи, были мокры.

— На Сахалине побывали, Иван Алексеевич? — спросил боцман Горшков, встречая его у трапа.

— Побывали, боцман! — весело ответил Попов, перепрыгивая со шлюпки.

— Позвольте, господа, позвольте! — сердился Грот на обступивших офицеров.

— Что за важность, мичман? — обиделся Ухтомский.

Подошла байдарка.

— Пролив мелководен, Геннадий Иванович! — доложил капитану Казакевич. — Сейчас отлив и озеро за кошками быстро мелеет. Оно наполнено лайдами и банками[175].

— Но река впадает в него? — спросил Гейсмар.

— Западный берег так отмел, что байдарка едва смогла подойти, — продолжал Петр Васильевич. — В разлогах болота. Между гор вытекает...

— Амур? — вскричал Ухтомский.

Все засмеялись.

— Нет, конечно, не Амур! — улыбнулся Казакевич. — А небольшая речка, вернее — ключ. Но вода из озера идет быстро.

— А где же Амур?

— Амура никакого нет и в помине! — продолжал Попов. — На устье видели туземную деревню.

— Ясно, что это не бар реки Амура! — воскликнул капитан. — Иван Федорович принял отливное течение из залива за рукав большой реки!

— Вы были правы! — сказал Казакевич и ушел переодеваться.

— Мы выяснили спорный вопрос. Открытие большой важности, господа! — сказал капитан. — Оказывается, нет устья Амура на восточном берегу полуострова Сахалин, а есть мелкая речушка и отливное течение, которое сшибается с морскими течениями и образует перебой. Завтра с утра будем продолжать опись, шлюпка снова пойдет под берегом.

— Теперь позвольте пойти мне, Геннадий Иванович! — краснея до ушей, сказал Гейсмар.

Невельской обратил внимание на возбужденные лица молодежи.

— Как же назовем кошки, Геннадий Иванович? — спросил Халезов.

— Помните, господа, как писал Головнин? — заговорил Невельской, обращаясь к офицерам. — «Если бы современному мореплавателю удалось совершить открытия, которые сделали Беринг и Чириков, то не только все мысы, заливы и острова американские получили бы наименования князей и графов, но по самым камням рассадил бы он всех министров и всю знать и комплименты свои обнародовал бы по всему свету». Ну, так как назовем кошки, мичман? — неожиданно для себя спросил Невельской у Гейсмара. — Ведь мы удачно миновали тут бедствия! Предлагайте названия, господа!

Гейсмар не растерялся.

— Знаменитым именем неудобно назвать, — полушутливо ответил он, — кошки малы.

— Если бы мы поверили карте, могли бы врезаться ночью в берег. А мы благополучно миновали эту опасность. Так давайте уж и назовем эти кошки Шхерами Благополучия! — предложил капитан.

Глава сорок седьмая

МИЧМАН ГРОТ

После того как в Портсмуте Грот видел у капитала книгу о грядущем господстве немцев в России, он с настороженностью ждал, что Невельской переменится. Удивительно, что эти книги переведены в Англии. Но на капитана книга, кажется, не произвела никакого впечатления. Никакого оттенка враждебности не почувствовалось на транспорте за весь год, даже напротив, все офицеры все более сближались друг с другом, как бы становились товарищами. И не только друг с другом. Грот все более приглядывался к матросам, в опасностях они даже становились чуть ли не близкими.

Особенно все это почувствовалось в этом плавании, когда с таким единодушием и желанием все пошли на открытия, и вот наконец началась опись...

И это чувство товарищества как-то превосходило, оттесняло на второй план и даже уничтожало все предрассудки, которые и так-то не были заметны на корабле, но которым так много отдавали люди сил и внимания в больших городах.

Гроту даже как-то стыдно было вспомнить сейчас, что говорили обычно о своем значении остзейские дворяне в Петербурге и как они судили про народ, который их окружал, среди которого они жили.